Карусель
Карусель была старой, ржавой и никому не нужной. Редкий ребенок садился на
нее и просил отца раскрутить. Но тут же, после двух-трех поворотов, забывал
и бежал на качели. Или на горку. Или на трапецию. Слушать надсадный ржавый скрип
мертвого агрегата было неприятно. Да и раскрутить ее с нужной скоростью уже
не получилось.
Старый Человек глотнул дешевого вина из горла, устало присел на карусель и стал
смотреть на темные окна. Окна квартиры, в которой он провел детство. Эту карусель
и этот дом он любил.
Муниципалитет лет десять назад построил новую детскую площадку — с мягким
покрытием, скалодромом, деревянной горкой и современными качелями с люлькой.
Но вот старую карусель и старые качели, которые скрипели еще более надсадно,
никто почему-то не демонтировал.
Когда-то очень давно, возвращаясь с прогулки с дочками, нервно спеша на какой-то
фильм, не этот Человек, но совершенно другой — счастливый семьянин, занятый
и уверенно смотрящий в будущее, машинально, на ходу с силой качнул современные
качели. Старшая дочь немедленно залезла в люльку и попросила: «Папа, раскачай».
Папа спешил, раздражался и был ужасно голоден, но ведь дочь… Она радостно засмеялась
и сказала: не хочу жить здесь. Не хочу в городе. Я не вижу никаких звезд и никаких
созвездий не могу выделить из-за света фонарей. Хочу дом за городом, чтобы каждый
день можно было лежать в таких качелях и глазеть на звезды.
Дочке тогда было семь лет, и, походя, все такой же спешащий и такой же досадно
голодный, тот семьянин успел удивиться глубине суждений ребенка.
Но этот Человек вспоминал отнюдь не качели. Его цепляла именно эта старая карусель.
Занимался хмурый рассвет. Человек с каким-то неожиданным для себя удивлением
отметил, что уже не вечер и даже не ночь, но начинается утро. А стало быть,
он не помнит, как и где провел ночь. Накануне прошел дождь; палая листва и грязь
пристала к поношенным кроссовкам, но старый свитер грубой вязки был чист, а
значит, Человек не ночевал на улице. Не мог приехать и на такси, так как денег
с собой не было. Логично, что он доехал сюда на метро, но как, когда доехал
и где провел ночь, — Человек не помнил.
Не мог вспомнить и зачем приехал. Какая-то надсадная мысль сверлили в хмельном
и уставшем мозгу; некая смутная и неприятная идея, но вот что конкретно…Провалы
в памяти стали обычным делом в последние годы.
Старый Человек точно не приехал в гости. В этом родительском доме он не был
много лет, так как никто не рад бы был его там увидеть. Старшая дочь давно смотрела
на него с жалостью, смешанной с плохо прикрытым презрением, а младшая называла
папой совершенно другого мужчину.
А что касается жены… В последний визит она как обычно орала на него и кинула
в лицо тарелку. Осколки рассекли бровь, и в жутком виде, окровавленный и жалкий,
он поехал домой. Больше Человек не приходил.
Но вот зачем приехал сейчас — приехал ведь с какой-то конкретной целью,
ясной и обоснованной накануне, было никак не вспомнить.
Человек знал, почему для него так важна была именно эта карусель. На карусели
молодой, смеющийся, и да — тогда тоже пьяный, но пьяный не вином или пивом,
а пьяный той разъедающей душу окрыленностью молодости и чувством щемящего будущего
в сердце, которое колотилось и млело, и билось в груди, стучало как сумасшедшее,
он раскачивал такую же смеющуюся и такую же окрыленную девушку, а когда вращение
замедлилось, он подхватил ее на руки и поцеловал.
Это был первый поцелуй его будущей жены. И годы спустя, спеша на работу или
в садик с детьми, кидая случайный взгляд на карусель, он вспоминал то самое
— первое чувство, которое совершенно точно было самым настоящим и самым
вечным. И даже когда жена наорала на него в первый раз, и даже когда в последний
раз крикнула, что она даже не ненавидит его — пора ненависти закончилась,
о нет, какая на хрен ненависть, — ей просто глубоко и полностью наплевать
на него; даже тогда, уходя из дома, эта — теперь уже злополучная карусель
— попадалась ему на глаза. И снова будила теперь уже не нужные воспоминания.
Но сейчас Человек не чувствовал сожаления или жалости к себе. К своей потерянной
и разбитой жизни. И к потерянной и разбитой жизни его бывшей жены. Люди жалеют
себя, других, испытывают вину за содеянное или винят кого-то в своих неудачах
или в своей боли лишь тогда, когда эти люди за что-то цепляются. Даже если цепляются
за воспоминания, мучительно соображая: ну вот когда, почему и как все пошло
не так. Другими словами, когда у людей есть Надежда.
Человеку легче бы было воображать, что хмельная удаль или похмельное отупление
вытеснила ненужные сожаления и взаимные обиды. Но это было не так.
Человек был разочарован. Ему не хотелось воспоминаний, ностальгии, самокопания.
Эта карусель была для него всего лишь символом его прошлой жизни, и он просто
сел сюда, дожидаясь… Сам не зная чего. Но пытаясь вспомнить.
Мимо прошла мамочка с ребенком. Женщина кинула на него подозрительный взгляд
и тут же едва заметно сменила направление, обходя карусель по дуге. Человек
мрачно усмехнулся — все так. Женщины избегали его. Не потому, что он несколько
дней был не брит, и даже не потому, что был одет в грязные потертые джинсы и
грубый мокрый свитер на голое тело (начинал моросить дождь, от которого Человек
даже не пытался спрятаться). В юности такая вот атрибутика, помнится, добавляла
толику шарма, и тогдашние девушки легко обнимали его и шептали в ухо о «роммммантизме».
Просто женщины сегодняшние чувствовали интуитивно, что этот старый пьяный Человек
их презирает. Точнее, имеет хамство и наглость презирать.
Под одну гребенку.
Этот Человек в юности всегда любил женский пол, и писал рассказы, и влипал
в истории в далеких странах, о которых потом можно было бы рассказать, и шутил
на вечеринках, и был признанным лидером во всех сумасбродных юношеских начинаниях
с одной единственной целью — чтобы нравиться.
Но годы спустя сам себе признавался не раз, что ни с одной из них он не был
по-настоящему счастлив ни до женитьбы, ни после (хотя и пытался пару раз склеить
разбитую жизнь или хотя бы сделать вид для окружающих, что склеил). А стало
быть, — думал он неоднократно, лежа в темноте и пытаясь заснуть, —
если исходить из того, что брак является как бы апофеозом взаимоотношений мужчины
и женщины, и если брак после пары-тройки счастливых лет так оглушительно рухнул,
то получается, что женщины не для него.
Человек когда-то был приверженцем метафизических рассуждений и не чужд логике,
и поэтому охотно признавал, что основная причина в нем самом. Что он просто так и
не научился быть счастливым, в том числе, быть счастливым с женщиной. В пылу
ссоры жена часто кричала ему в лицо: иди, разведись и поженись на одной из жен
твоих друзей. От таких слов Человек мгновенно трезвел и покрывался холодным
потом. Супругу он временами считал первостатейной стервой, но чтобы поменять
ее на знакомых барышень... Сама мысль об этом пугала до жути, и в такие секунды
он думал: а существует ли ад еще и в загробном мире? В такие вот мгновения Человек
в этом здорово сомневался. От перспективы выбора.
Смышленые, умные, красивые душой и телом, со всеми признаками классического
образования и чувством юмора девушки ДО превращались в скучных, обрюзгших, пошлых,
приземленных женщин ПОСЛЕ. Чуждых даже основ семантики в речи, с бесконечными
недалекими сентенциями, простыми и предсказуемыми мыслями, с лайками и искусственной
жизнью в фейсбуке, и разговорами на три темы: Дети. Жратва. Море. Как будто
природа, готовя женщину к материнству, вкладывает все свои силы в ее мозги для
того, чтобы захватить, удержать, покорить для выполнения своей главной миссии.
Но сразу после отбирает.
И за что уважать ограниченных женщин, каких и есть большинство, Человек искренне
недоумевал, хотя сосредоточенно думал об этом долгие годы. Приходилось сравнивать
других с женой и с редкими ее предшественницами, с которым интересно было просто
поговорить. И получалось, что если ты кого-то любишь, и она умна, то можешь
смело класть ее классическую стервозность в банк. В том смысле, конечно же,
что это будет документом, вызывающим уважение.
Мысли путались... Вино закончилось, и Человек неохотно поплелся к мусорному
ведру. Ему плевать было на мусор, но ведь детишки придут. Детишек Человек любил.
И дети любили его. Незнакомые мальчишки улыбались ему в метро; маленькие девочки,
идущие со своими мамашами по тропинке, кричали вслед: папа, папа. Дочки и сыновья
немногочисленных знакомых уже после получаса знакомства с визгом и криками участвовали
в шумных играх, в которых Человек был заводилой.
Когда-то обе его собственные дочки тоже любили его. Вспоминать об этом не
было больно, было — никак. Человек не любил в принципе воспоминаний, связанных
с браком, не сожалел, не плакал и вообще сейчас со все более возрастающим удивлением
размышлял, чего же он, собственно говоря, приперся.
Он сидел под ледяным моросящим дождем и смотрел на свои бывшие окна. Ему так
хотелось, чтобы в них зажегся свет. После этого он уйдет. Человек не знал, зачем
ему свет и почему это имеет значение, но помнил, что это важно. Это было своеобразным
символом, задуманным в пьяном угаре накануне.
Понемногу люди пошли на работу; школьники с ранцами и зонтами мрачно плелись
в школу. Романтика раннего рассвета уходила. Прохожие все чаще косились на уставшего
Человека в мокром свитере.
Уходить не хотелось, хотя он почти полностью промок и замерз.
—Это ничего, — мрачно подумал Человек, — в юности, ожидая
открытия метро, и не так мёрз.
Да, в юности. Сразу всплыли слова песни: не было денег, но были друзья,
женщины и вино. Вино осталось, и деньги у Человека тоже были.
Когда-то у него был небольшой и довольно успешный бизнес, который закончился
примерно в одно время с браком. Когда не для чего и не для кого стало зарабатывать
деньги, он потерял всякий интерес к работе. Были скопленные деньги на квартиру,
в которой Человек намеревался строить новую жизнь после развода. Но так и не
купил новой квартиры, потому что и к новой жизни тоже потерял интерес.
Прошло пять лет, а Человек не мог вспомнить, что он делал за это время. Ел
самую дешевую еду, которую сам готовил, смотрел телевизор, спал. Как будто пять
лет прошли за неделю — в каком-то полусне. Были женщины, и вроде бы даже
поначалу было удобно, потому что они готовили. Но женщины хотели разговаривать,
а вот этого Человек уже не умел делать. Душа компании — этакий смешной
балагур с тонко продуманным юмором, который умел делать паузы, повышать и понижать
тон, заставляя людей смеяться так и тогда, когда он сам задумал в своих тирадах;
умеющий с ходу сказать только что придуманный тост — чувственный или романтичный,
который неизменно цеплял виновника торжества; тот самый мальчишка, который дышал
молодостью и энергией, смеялся и заставлял людей смеяться, теперь не мог связать
двух слов, даже если бы захотел. Но он не хотел. Чужие женщины жили с ним, обустраивали
быт и пытались любить, а он все также ел, спал с ними, равнодушно делал, что
просят, или не делал ничего, если не просят. Он даже удивлялся сейчас, как ему
еще удавалось с кем-то знакомиться.
Можно было бы сказать, что неудавшийся брак отнял у Человека веру в себя и
веру в любовь, страсть к путешествиям, псевдооптимизм, который многие принимают
за действительное. Но это было не так, отнюдь. Спустя каких-нибудь пару месяцев
после развода сам вкус к жизни потерял для Человека какой-либо смысл, а стало
быть, какое значение для него имеют чужие женщины или их полное отсутствие.
Так вот, не смотря на пять лет, алименты и чужих женщин, пытающихся обустроить
совместный быт, тогдашние деньги еще оставались. Просто удивительно, как мало
нужно Человеку при минимальных потребностях. С ума сойти.
Налетевший порыв ветра крутанул карусель, и она жалобно заскрипела. И сразу
же заколотилось сердце, и молнией вспыхнуло Воспоминание.
Однажды, всего лишь однажды, в той же бесшабашной юности Человек попробовал
наркотик. Был у него друг, который, как и он сам в молодости, был влюблен в
идею романтизма в отношениях. Человек сначала писал другу любовные письма и
стихи, отвозил от его имени инкогнито цветы и подарки незнакомым девушкам (а
случалось, что и покупал их за свой счет — с финансами у друга не очень
ладилось). И уже потом, годы спустя, случайно встретившись, Человек всё так
же дотошно и стилистически выдержанно писал грустное и романтичное прощальное
письмо бывшей жене друга. Так вот однажды (а все это пролетело в голове у Человека
за одно мгновение — он даже не успел еще повернуться к заскрипевшей карусели),
друг угостил Человека некой таблеткой и пообещал удовольствие. Другу можно было
доверять, так как на протяжении многих лет тот успешно неизменно выигрывал соревнование
«Я или Наркотик». И даже годы спустя, как выяснилось, выигрывал: обустроил бизнес,
съездил в разгар кризиса на Украину, познакомился с прекрасной девушкой с волосами
цвета зари, под грохот выстрелов на Грушевского впервые поцеловал, а потом и
женился.
Тогда, в юности, едва проглотив таблетку, Человек почувствовал, как сначала
приятно онемели небо и язык, а потом — ну буквально — десятки женских
голосов взорвались в голове, распевая на все лады: Все будет хорошо, все будет
хорошо, ты сможешь…
Это чувство Человек помнил долгие годы, но так и не решился больше повторить,
даже в темноте депрессии.
Когда ветер крутанул колесо карусели, она жалобно скрипнула, и этот звук из
далекого прошлого — другой жизни совершенно другого Человека, который
был неразмерно и безгранично счастлив, крутя на карусели любимую девушку, —
этот звук взорвался у него в голове голосами его жены и обеих дочек, —
голосами, которые когда-то говорили с ним тихо и проникновенно, а не визгливо
и презрительно, — этот самый звук Напомнил ему.
Человек вспомнил, зачем он сюда пришел. И вспомнил даже, что пьяный и сопливый
от слез дошел сюда пешком по ночной Москве.
—Надежда, — рассеяно пробормотал Человек вслух, горько усмехаясь.
— Глупая сука.
Да — Надежда, и да — сука, но когда-то опрометчиво открытый ящик
Пандоры и не обещал обязательно Надежду о лучшем. Такая Надежда остается в окопах,
больницах, роддомах. Надежда может быть и другой — но все равно такой,
за которую цепляешься.
Он и цеплялся, пока шел. Весь путь что-то пил, плакал и развел сопли, растирая
их по лицу, но ведь дошел. А теперь настало время идти обратно.
Человек медленно побрел к краю площадки, понурив плечи под стылой моросью,
но напоследок все же еще разок оглянулся. Рядом с кварталом протекала река,
и в холодные дни при резком понижении температуры густой туман — цветом
вылитое парное молоко — окутывал не только пойму реки, но и улицы, дворы,
первые этажи домов. Сейчас туман почти полностью скрыл карусель, а мрачное октябрьское
небо, отчерченное стенами многоэтажек, казалось, спустилось к самой земле. Дождь
моросил все сильнее…
Человек повернул голову и посмотрел на карусель. Зрелище было грустное и было
скучное. А потом скользнул взглядом по знакомым окнам. Был обычный рабочий день,
не каникулы. Обе дочки должны были собираться в школу. Но свет в окнах так и
не зажегся.
—Ну и ну, — угрюмо пробормотал Человек. —Никогда мне толком
не везло.
Медленно и понуро ковыляя, так толком и не Попрощавшись, как задумал, Человек
скрылся в тумане.
|